Рецензия на рассказ И.А. Бунина «Чистый понедельник»

Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,

И молча жду, тоскуя и любя.

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты.

Любовь. Сколько коварных, обманчивых, загадочных, томительных и губительных проявлений этого чувства способен воплотить ум гениального мастера слова!

Любовь, любовь — гласит преданье —

Союз души с душой родной —

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И. поединок роковой.

Любовь двусмысленна, двулична, двугранна. Её тёмная сторона неотделима от светлой, возвышенной, её внешняя прелесть и эфемерная определённость могут обернуться внутренней трагедией и обрести видимые безобразные очертания. Любовь — это тёмная аллея: тебе ясен исток пути, но будущность скрыта за чёрной вуалью мёртвой осенней листвы.

Цикл любовных новелл И.А. Бунина «Тёмные аллеи», связанных тематически, идейно и стилистически, открывает взору читателя новые грани “сердечных” коллизий, не опирающихся на приземлённую основу чувства, а ищущих смысла и разрешения в истории, вечности, сущности “странной” Руси. “Все рассказы этой книги, — писал И.А. Бунин Тэффи, — только о любви, о её «тёмных» и чаще всего жестоких аллеях”. «Чистый понедельник» — всего лишь частица цепи, состоящей из тридцати восьми звеньев, но за создание которой писатель благодарил Бога.

История “странной” любви в “странном” городе — так понимает свои отношения с возлюбленной герой рассказа (а ведь вся сюжетная канва новеллы отражена через призму его восприятий и чувств). Женщина, завладевшая сердцем рассказчика, до конца не разгадана и не понята им (“. она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши отношения. ”), она незнакомка, окутавшая пьянящей пеленой влюблённости его мысли и порывы. На это указывают не только словесные выражения чувственных ощущений молодого героя, но и пространственная литературная реминисценция знаменитой «Незнакомки» А.Блока, воплощённая в описаниях московского дня: “Тёмный московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонтанах, тепло освещались витрины магазинов. оживлённее спешили по чернеющим тротуарам мутно чернеющие прохожие” (возникает желание добавить к этой картине образы испытанных остряков, гуляющих с дамами среди канав, и бытовую городскую деталь — “крендель булочной”, золотящийся “над переулочной пылью”) и в анафоре “каждый вечер”.

И каждый вечер за шлагбаумами.

И каждый вечер друг единственный.

И каждый вечер, в час назначенный,

(Иль это только снится мне?)

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

“Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер — от Красных ворот к храму Христа Спасителя; она жила против него. ” Рамки каждодневной или, вернее, каждовечерней жизни героев определены: обеды в «Праге», «Эрмитаже», «Метрополе», театры, концерты, “капустники”, «Яр», «Стрельня». Влюблённые впитали в себя насыщенный способ существования образованной дворянской молодёжи того времени (начало XX века). Но духовное пространство главной героини никогда не заполнится этими внешними выражениями бытия. Первая её реплика, “слышимая” читателем, вбирает в себя всевременной и актуальный философский смысл: “А зачем всё делается на свете! Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках?”, позднее она произнесёт: “Кто же знает, что такое любовь?” — и выведет каратаевскую формулировку счастья: “Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету”. С этого момента она становится загадкой не только для пылкого юноши, но и для понимающего читателя. Она. Кто она? Эта таинственная бунинская женщина, наделённая неопределённым именем-местоимением наравне с другими героинями “тёмных аллей”? А ведь именно на её духовном восприятии мира, времени, истории, Руси строится не сюжетная линия произведения, а её лирическая, “красиво и страшно” поэтизированная первооснова. Она (героиня) странна, как любовь, как город, сочетающий в себе христианские и мусульманские начала, она необычна, непознаваема, как и сама Русь. “Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотя всё-таки цветы были у неё любимые и нелюбимые, книги, какие я ей привозил, она всегда читала, шоколаду съедала целую коробку, за обедами и ужинами ела не меньше меня. ” Пение старого цыгана в казакине с галунами, с сизой “мордой утопленника” для неё равноценно канкану Станиславского “с белыми волосами и чёрными бровями” и плотного Москвина “в пенсне на корытообразном лице”. После прочтения наизусть отрывка из летописного сказания («Повесть о Петре и Февронии Муромских») героиня изъявляет желание пойти на “пошлый” капустник Художественного театра, где она, дева необыкновенной красоты, танцует полечку Транблан с Сулержицким, “кричащим козлом” бессмысленные строки. Сколько несогласованных, несовместимых действий можно найти в арсенале её внешних проявлений! Именно вздорный алогизм поведения, загадочность и ослепительная прелесть влекут молодого “неприлично красивого” юношу к шамаханской царице, повелительнице его счастливого (он действительно счастлив, находясь рядом с ней), покорного сердца. Но духовная пропасть, показанная “физически” (расстояние от Красных ворот до храма Христа Спасителя), отдаляет героев друг от друга: здесь появляется мотив “постороннего”, призванный показать несовместимость их жизненных стремлений и внутренних структур (рефреном звучит фраза “говорили только о постороннем”). Любовь повествователя и похитительницы его сердечного спокойствия — чувство с меховой, тёплой оторочкой: весна сменит зиму, и “скользкая от снега шубка” спадёт с плеч царицы, исчезнут отношения и останется горечь воспоминаний и сожалений о невозвратимом прошлом да “тёмная, жестокая аллея” будет виднеться вдали. Не случайно авторское упоминание разнообразных “меховых” и “бархатных” деталей (бобровая шапка и бобровый воротник, архалук, отороченный соболем, короткая каракулевая шубка и каракулевая шапка, гранатовое бархатное платье, чёрные, как бархатный уголь, глаза (оксюморон) и так далее), показывающих дорогую роскошь материалов, из которых шились одеяния и убранства древних боярынь, дворян, царей, но поданных повествователем в контексте настоящего.

Историко-литературные реалии и пласты прошлого России, отмеченные автором в рассказе, раздвигают рамки повествования до пространственных очертаний. Именно организация времени в рассказе, его христианские, восточные религиозные мотивы являются ключевыми символами для понимания образа героини. Алогизм поведения девушки — лишь видимое указание автора на её внутреннюю неустроенность. Духовный стержень сознания бунинской женщины разветвлён на две дороги, её сущность раздвоена и многогранна одновременно. Её нравственные поиски переплетаются в невидимом, но трагически жестоком противоборстве с настоящим и прошлым (именно на этих временных пластах писатель строит повествовательный ракурс). Настоящее (1919 год и культурная жизнь русской богемы — в широком смысле; и один “незабвенный” чистый понедельник, день, следующий за прощённым воскресеньем и являющийся первым днём Великого поста — в узком) — это то, что героиня вынуждена отвергнуть во имя высшей идеи и цели. Реальность в её сознании ассоциируется не только с любовью простосердечного юноши (“змея в естестве человеческом, зело прекрасном”) но и с пошлостью “капустников” Художественного театра, где самые одарённые и талантливые люди страны танцуют канкан в сопровождении воя, свиста и скрежета шарманки. Поразительно многообразие литературных и культурных реалий, изображённых писателем: книги зарубежных модернистов и декадентов Шницлера, Тофмансталя, Тетмаера и Лишбишевского, неординарные лекции Андрея Белого, роман В.Я. Брюсова «Огненный ангел», рассказы Леонида Андреева, концерты Шаляпина. Но главная героиня считает эти явления порождением и воплощением “желтоволосой (то есть искусственной, притворной) Руси”. Естественно для неё лишь прошлое, завораживающее своей “ужасной красотой” и величавостью. Современник Бунина Г.В. Адамович в «Воспоминаниях» так писал об авторе «Тёмных аллей»: “Он уважал православную церковь, он ценил красоту церковных обрядов. Но не более того. Истинная религиозность была ему чужда. Он был символом связи с прошлым. как с миром, где красота была красотой, добро — добром, природа — природой, искусство — искусством”. Родственная автору героиня не отрицает своей частичной “нерелигиозности”, прошлое в её представлении эстетизировано: она восхищена картиной похорон архиепископа, любит русские сказания, перечитывает “то, что понравится, пока не заучит наизусть”, изумляется необыкновенности “Рече Гюрги. ”, звучащей из уст её возлюбленного, после чего произносит: “И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да ещё в церковных песнопениях”. Стихия шамаханской царицы, восточной красавицы с лубочной картинки — допетровская Русь, её “красота и ужас”, покой, эра смирения и покаяния. Звучит парадоксально, но этот путь единственно верен как для России, стоящей в начале XX столетия над пропастью, так и для бунинской женщины.

По воле героини и замыслу автора прошлое в рассказе находит “бархатные” отражения в настоящем, незримой, тонкой нитью вплетается в полотно предвоенной жизни. “Солнце только что село, ещё совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в июне, и таинственно теплились вокруг нас спокойными грустными огнями неугасимые лампады, рассеянные над могилами” — великолепный насыщенный пейзаж, словно срисованный художественной кистью писателя с древнего живописного прошлого России.

Образ великой княгини Елизаветы Фёдоровны, настоятельницы Марфо-Мариинской обители, и её послушниц не согласовывается с духом настоящего, но родствен процессиям и обрядам, сопровождавшим жизнь знатных бояр и самодержиц в белокаменной (белые одеяния княгини и её свиты) первопрестольной Москве.

“. На душе как-то нежно, грустно и всё время это чувство родины, и её старины”, — с благостной умиротворённостью определяет героиня спектр своих чувств, но Бунин наделяет её более глубинными ощущениями, возможностью духовного слияния с прошлыми эпохами, интуитивной, мысленной устремлённостью в даль времён. Она невольно вторит мыслям Ивана Великопольского, героя А.П. Чехова, сочетавшего, по мнению девушки, “сусальную смесь русского стиля и Художественного театра”, которому она предпочла “босого” Толстого: “. студент думал о том, что точно такой же ветер дул при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре”. Героиня же замечает: “И вот так же, тем же звуком било три часа и в XV веке”, но добавляет: “И во Франции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву”, указывая на свою способность мысленно преодолевать отвлечённость от пространств и границ.

Сочетание восточного и славянского начал — ещё один дополнительный аспект бунинского произведения. Если прошлое и настоящее взаимно проникают друг в друга, то сочетание “шёлкового архалука, отороченного соболем”, и белого платка послушницы, итальянской архитектуры и чего-то киргизского в остриях башен на кремлёвских стенах, использование индийских мотивов в русских иконах (Богородица Троеручица) и нелогичное перечисление городов и стран: “Москва, Астрахань, Персия, Индия!” — кажутся вполне естественными и уместными при изначальном определении глубинной мысли И.А. Бунина, нашедшей воплощение в «Чистом понедельнике». Странность и алогизм жизни героев — всего лишь следствие “внутренних стенаний” России, находящейся на перекрёстке столкновения Востока и Запада. Ей необходимо сделать правильный выбор во избежание “окаянных дней”, способных разрушить её прекрасно-девственное начало и древнюю прелесть. Единственно верное решение — путь покаяния и поста — принят героиней, но не Русью. Результат — тысячи загубленных душ и гниющая эпоха в противовес одному расколотому сердцу, скорбящему по своим молодым порывам, разгоревшимся с силой огненной стихии и исчезнувшим в кровоточащей темноте человеческой сущности.

В своеобразном эпилоге молодой человек, решившийся пройти по тёмной аллее любовных воспоминаний, заходит в Архангельский собор: “Там зашёл в Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцание старого золота и иконостаса и надмогильных плит московских царей, — стоял, точно ожидая чего-то. ” Только путём страданий и терзающих жизненных потерь герой смог приобщиться к величественной ужасной прелести прошлых эпох. В будущем груз с ужасным перевесит чашу незыблемой божественной истины.

Вхожу я в тёмные храмы,

Свершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцании красных лампад.

В тени у высокой колонны

Дрожу я от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озарённый,

Только образ, лишь сон о Ней.

Лишь трагический сон, болезненная дрёма царствуют в мёртвой аллее любви, воспоминаний, нежности и губительных слёз. Жизнь превращается в сонм сонных ощущений — отражений прошлой жизненной стихии. Забытые грёзы, боль от утраты и музыка сердечной драмы, реквием, воспетый блеснувшей, но погаснувшей любви-звезде, любви-иконе, любви — мимолётной увертюре воспалённого сознания, любви — белоснежной послушнице, вобравшей в себя чистоту и свежесть первозданной Руси. Всевосхваляющая благодарность тебе, Господи, за то, что ты даровал людям Любовь, наделённую безграничностью проявлений и очертаний.

Чистый понедельник

Они познакомились в декабре, случайно. Он, попав на лекцию Андрея Белого, так вертелся и хохотал, что она, случайно оказавшаяся в кресле рядом и сперва с некоторым недоумением смотревшая на него, тоже рассмеялась. Теперь каждый вечер он ехал в её квартиру, снятую ею исключительно ради чудесного вида на храм Христа Спасителя, каждый вечер возил её обедать в шикарные рестораны, в театры, на концерты… Чем все это должно было кончиться он не знал и старался даже не думать: она раз и навсегда отвела разговоры о будущем.

Она была загадочна и непонятна; отношения их были странны и неопределенны, и это держало его в постоянном неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании. И все же, каким счастьем был каждый час, проведенный рядом с ней…

В Москве она жила одна (вдовый отец её, просвещенный человек знатного купеческого рода жил на покое в Твери), зачем-то училась на курсах (ей нравилась история ) и все разучивала медленное начало «Лунной сонаты», одно только начало… Он задаривал её цветами, шоколадом и новомодными книгами, получая на все это равнодушное и рассеянное «Спасибо…». И похоже было, что ей ничто не нужно, хотя цветы все-таки предпочитала любимые, книги прочитывала, шоколад съедала, обедала и ужинала с аппетитом. Явной слабостью её была только хорошая одежда, дорогой мех…

Но иногда эта неполная близость казалась ему невыносимо мучительной: «Нет, это не любовь!» — «Кто же знает, что такое любовь?» — отвечала она. И опять весь вечер они говорили только о постороннем, и опять он радовался только тому, что просто рядом с Ней, слышит её голос, глядит на губы, которые целовал час тому назад… Какая мука! И какое счастье!

Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица. В прощеное воскресенье она оделась во все черное («Ведь завтра же чистый понедельник!» ) и предложила ему поехать в Новодевичий монастырь. Он удивленно смотрел на нее, а она рассказывала про красоту и искренность похорон раскольничьего архиепископа, про пение церковного хора, заставляющее трепетать сердце, про свои одинокие посещения кремлевских соборов… Потом они долго бродили по Новодевичьему кладбищу, посетили могилы Эртеля и Чехова, долго и бесплодно искали дом Грибоедова, а не найдя его, отправились в трактир Егорова в Охотном ряду.

В трактире было тепло и полно толсто одетыми извозчиками. «Как хорошо, — сказала она. — И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь… Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой!» И прочитала наизусть из древнерусских сказаний: «…И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И опять он смотрел с удивлением и беспокойством: что с ней нынче? Всё причуды?

На завтра она просила отвезти её на театральный капустник, хотя и заметила, что нет ничего пошлее их. На капустнике она много курила и пристально смотрела на актеров, кривлявшихся под хохот публики. Один из них сначала с деланной мрачной жадностью смотрел на нее, потом, пьяно припав к руке, справился о её спутнике: «А что это за красавец? Ненавижу»… В третьем часу ночи, выходя с капустника, Она не то шутя, не то серьезно сказала: «Он был прав. Конечно, красив. „Змей в естестве человеческом, зело прекрасном…“». И в тот вечер против обыкновения попросила отпустить экипаж…

А в тихой ночной квартире сразу прошла в спальню, зашуршала снимаемым платьем. Он подошел к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла перед трюмо, расчесывая черепаховым гребнем черные волосы. «Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она. — Нет, я думала…» …А на рассвете он проснулся от её пристального взгляда: «Нынче вечером я уезжаю в Тверь, — сказала она. — Надолго ли, один бог знает… Я все напишу, как только приеду. Прости, оставь меня теперь…»

Письмо, полученное недели через две было кратко — ласковая, но твердая просьба не ждать, не пытаться искать и видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг…» И он не искал, долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться — равнодушно, безнадежно…

Прошло почти два года с того чистого понедельника… В такой же тихий вечер он вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Долго стоял, не молясь, в темном Архангельском соборе, затем долго ездил, как тогда, по темным переулкам и все плакал, плакал…

На Ордынке остановился у ворот Марфо—Мариинской обители, в которой горестно и умиленно пел девичий хор. Дворник не хотел было пропускать, но за рубль, сокрушенно вздохнув, пропустил. Тут из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, потянулась белая вереница поющих монахинь, с огоньками свечек у лиц. Он внимательно смотрел на них, и вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову и устремила взгляд темных глаз в темноту, будто видя его. Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать Его присутствие? Он повернулся и тихо вышел из ворот.

Помочь друзьям сэкономить время!

Чистый понедельник краткое изложение

В Москве она жила одна (вдовый отец её, просвещенный человек знатного купеческого рода жил на покое в Твери), зачем-то училась на курсах (ей нравилась история) и все разучивала медленное начало «Лунной сонаты», одно только начало… Он задаривал её цветами, шоколадом и новомодными книгами, получая на все это равнодушное и рассеянное «Спасибо…». И похоже было, что ей ничто не нужно, хотя цветы все-таки предпочитала любимые, книги прочитывала, шоколад съедала, обедала и ужинала с аппетитом. Явной слабостью её была только хорошая одежда, дорогой мех…

Они оба были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресторанах и на концертах их провожали взглядами. Он, будучи родом из Пензенской губернии, был тогда красив южной, «итальянской» красотой и характер имел соответствующий: живой, веселый, постоянно готовый к счастливой улыбке. А у нее красота была какая-то индийская, персидская, и насколько он был болтлив и непоседлив, настолько она была молчалива и задумчива… Даже когда он вдруг целовал её жарко, порывисто, она не противилась, но все время молчала. А когда чувствовала, что он не в силах владеть собой, спокойно отстранялась, уходила в спальню и одевалась для очередного выезда. «Нет, в жены я не гожусь!» — твердила она. «Там видно будет!» — думал он и никогда больше не заговаривал о браке. Но иногда эта неполная близость казалась ему невыносимо мучительной: «Нет, это не любовь!» — «Кто же знает, что такое любовь?» — отвечала она. И опять весь вечер они говорили только о постороннем, и опять он радовался только тому, что просто рядом с Ней, слышит её голос, глядит на губы, которые целовал час тому назад… Какая мука! И какое счастье! Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица. В прощеное воскресенье она оделась во все черное («Ведь завтра же чистый понедельник!») и предложила ему поехать в Новодевичий монастырь. Он удивленно смотрел на нее, а Она рассказывала про красоту и искренность похорон раскольничьего архиепископа, про пение церковного хора, заставляющее трепетать сердце, про свои одинокие посещения кремлевских соборов… Потом они долго бродили по Новодевичьему кладбищу, посетили могилы Эртеля и Чехова, долго и бесплодно искали дом Грибоедова, а не найдя его, отправились в трактир Егорова в Охотном ряду. В трактире было тепло и полно толсто одетыми извозчиками. «Как хорошо, — сказала она. — И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь… Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой!» И прочитала наизусть из древнерусских сказаний: «…И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И опять он смотрел с удивлением и беспокойством: что с ней нынче? Всё причуды? На завтра она просила отвезти её на театральный капустник, хотя и заметила, что нет ничего пошлее их. На капустнике она много курила и пристально смотрела на актеров, кривлявшихся под хохот публики. Один из них сначала с деланной мрачной жадностью смотрел на нее, потом, пьяно припав к руке, справился о её спутнике: «А что это за красавец? Ненавижу»… В третьем часу ночи, выходя с капустника, Она не то шутя, не то серьезно сказала: «Он был прав. Конечно, красив. «Змей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И в тот вечер против обыкновения попросила отпустить экипаж… А в тихой ночной квартире сразу прошла в спальню, зашуршала снимаемым платьем. Он подошел к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла перед трюмо, расчесывая черепаховым гребнем черные волосы. «Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она. — Нет, я думала…» …А на рассвете он проснулся от её пристального взгляда: «Нынче вечером я уезжаю в Тверь, — сказала она. — Надолго ли, один бог знает… Я все напишу, как только приеду. Прости, оставь меня теперь…» Письмо, полученное недели через две было кратко — ласковая, но твердая просьба не ждать, не пытаться искать и видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг…» И он не искал, долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться — равнодушно, безнадежно… Прошло почти два года с того чистого понедельника… В такой же тихий вечер он вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Долго стоял, не молясь, в темном Архангельском соборе, затем долго ездил, как тогда, по темным переулкам и все плакал, плакал… На Ордынке остановился у ворот Марфо—Мариинской обители, в которой горестно и умиленно пел девичий хор. Дворник не хотел было пропускать, но за рубль, сокрушенно вздохнув, пропустил. Тут из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, потянулась белая вереница поющих монахинь, с огоньками свечек у лиц. Он внимательно смотрел на них, и вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову и устремила взгляд темных глаз в темноту, будто видя его. Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать Его присутствие? Он повернулся и тихо вышел из ворот.

«И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою…» По рассказу И. А. Бунина «Чистый понедельник»

«И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою…»

По рассказу И. А. Бунина «Чистый понедельник»

Иван Алексеевич Бунин революцию встретил крайне враждебно, а время своего недолгого пребывания в новой России окрестил «окаянными днями». Отношение его к новой власти было резко непримиримым, и он эмигрировал. Из поля зрения писателя выпала русская современность. Лишенный жизненно достоверной злободневной тематики Бунин все чаще обращается к трактовке «вечных» проблем — любви и смерти или к автобиографическим лирическим воспоминаниям, говоря о себе: «Я — очень русский человек. Это с годами не пропадет». Подтверждение этих слов — творчество И. А. Бунина. В произведениях, написанных вне России, сказалась необыкновенная особенность бунинского дара, благодаря которой самые обыденные и малозначительные эпизоды прошлой, прошедшей жизни приобретают неожиданный смысл, глубину и поэтичность. Таков и рассказ Бунина «Чистый понедельник», вошедший в сборник «Темные аллеи».

Написанный в 1944 г. рассказ переносит нас в Москву начала века, то есть более чем на 30 лет назад, «и старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою…»

Бунинская память с удивительной полнотой воспроизводит мельчайшие приметы той, милой сердцу писателя, эпохи. Причем в рассказе соединены два временных пласта: детали 1912-1914 гг. современной героям действительности, переплетаются с приметами глубокой древности. О многовековой истории Руси напоминают многочисленные названия московских храмов, монастырей, икон (храм Христа Спасителя, Иверская, Василий Блаженный, Спас-на-Бору, Архангельский Собор, Новодевичий, Чудов и Зачатьевский монастыри, Марфо-Мариинская обитель, икона Богородицы Троеручницы). Там же упомянуты имена выдающихся исторических личностей (Пересвет и Ослябя, Юрий Долгорукий, князь Святослав). Героиня рассказа приводит цитаты из древних летописей («Рече Гюрги…») и сказаний («Был в русской земле город названием Муром…»). В произведении видны реалии церковного обряда («воздух, рипида, трикирии, крюки»), звучит молитва, читаемая начиная с Прощеного воскресенья и кончая серединой страстной недели Великого поста («Господи Владыко живота моего…»). Как все это дорого сердцу Бунина! С какой любовью он описывает «…старинную мечтательную жизнь…»!

И рядом с этим миром вечности — еще приметы «старины», приметы московского быта начала 1910-х гг. рестораны «Прага», «Эрмитаж», «Метрополь», «Яр»; новый рассказ Андреева, «Огненный ангел» Брюсова, лекция Андрея Белого, концерт Шаляпина, могилы Эртеля и Чехова. В рассказе появляются и разные деятели Художественного театра: Качалов, Москвин, Станиславский, Сулержицкий. Правда, современники Бунина описаны так, что сразу видно отношение самого автора к ним (иронично — Белый и в отрицательном ключе — Брюсов). Но описано все очень ярко, подробно, зримо. Так и видишь древние храмы и монастыри, от которых веет просветленностью и покоем, так и слышишь звон курантов на Спасской башне (героиня: «Какой древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот так же тем же звуком било три часа ночи и в XV веке») А современная Бунину жизнь смутна, наполнена каким-то суетливым мельканием лиц, ощущением сиюминутности всего происходящего («…каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер…», «…каждый вечер возил я ее обедать…, после обеда в театры, на концерты, а там к. Яру“»).

Благодаря восторженной любви героя («Я шел за ней, с умилением глядя на ее маленький след, на звездочки, которые оставляли на снегу новые черные ботики…») опоэтизирована Москва — «странный город», опоэтизирована вся эта старинная жизнь, вечная Москва. Мечтательность этой жизни связана с томительным, грустным, прекрасным началом «Лунной сонаты», запахом зимнего воздуха «снежно-сизой» Москвы, с мирным, солнечным, с инеем на деревьях вечером… А «расстегаи с налимьей ухой, розовые рябчики в крепко прожаренной сметане», «стопки блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной», «огненные блины с зернистой икрой», «замороженное шампанское», табачный дым — так «гастрономично» описывает Бунин современность.

На этом фоне — рассказ о молодой, прекрасной паре: он «неприлично красив» и безумно влюблен, она — «у нее красота была какая-то индийская, персидская…», мечтательная, любящая старину, — искала что-то свое, настоящее. И нашла для себя это настоящее в религиозной старине. Тихий свет льется из глаз героини, когда она говорит о своей любви к «русскому летописному», к «русским сказаниям»: «Допетровская Русь. И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях». Что это? Патриархальность? Неприятие «новых времен»? Может быть, это «старинная мечтательная жизнь»? Во всяком случае, для героини рассказа — да!

В рассказе «Чистый понедельник» раскрылось чудесное, необычайное дарование И. А. Бунина проникать в самые глубины человеческого сердца, в самую суть жизни «как она есть», и поэтому, когда читаешь его произведения, «…старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою».

Автор сочинения «И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою…» достаточно полно и доказательно раскрывает тему, обнаруживая умение отобрать необходимый материал, анализируя наиболее существенные эпизоды жизни Москвы начала XX в. Мотив памяти и тема России — лейтмотив сочинения. Чутко понята поэтизация дорогого для Бунина мира русской действительности, его тоска по безвозвратно потерянной для него «старинной мечтательной жизни», которая предстает перед нами со страниц чистого, как и само название, рассказа. Сочинение личностное, эмоциональное, написано хорошим литературным языком.

Сочинение написано в жанре литературно-критической статьи.

На этой странице искали :

смысл названия чистый понедельник
смысл названия рассказа чистый понедельник
чистый понедельник смысл названия
чистый понедельник реалии быта
временные пласты чистый

nnn

miercuri, 24 februarie 2016

и вот только в каких-нибудь монастырях